Павел Проценко Командировка длиною в жизнь
Опубликовано в газете «Православное книжное обозрение» №1, 2007 г.
О старце Павле Груздеве за последний год вышло несколько книг, что говорит о его популярности среди православных читателей. Этот увесистый том[1] состоит из «документов к биографии», воспоминаний о нем, устных рассказов батюшки о себе самом, записанных на магнитофон, а также его записных книжек. Страницы текста пересыпаны огромным числом фотографий самого героя книги, его родных и его почитателей.
Вид у старца был неказистый, странный, как и его поведение, как его диалектная речь: «Волосы распущенные, босиком, шаровары». Будущий подвижник происходил из рода весьма простецкого. Родился в деревеньке Мологского уезда Ярославской губернии. Из раннего детства Павел запомнил, как его маму и бабушку (а вместе с ними и его, еще несмышленыша) волостной старшина за неуплату налогов посадил в холодную (
На протяжении 500 страниц почти четыре десятка лиц, знавших старца, всячески стараются рассказать о его прекрасных нравственных, духовных и просто человеческих качествах. Удивительны его простота, проницательность, нестяжательность и нищелюбие, смелость и кротость, работоспособность и замечательно мягкий юмор. Поучительно знакомиться с умными рассуждениями его друзей о причинах его дарований, как и с тонкими их богословскими построениями, цель которых — оправдать его мнимые недостатки. (Старец часто выражался нелицеприятно, а то и с острой приправой матерка, часто «чудил» и откровенно юродствовал.) Но за их описаниями и пояснениями облик о.Павла не проясняется и очевидным делается только острое чувство неотмирности, сопровождающее всякое проявление дел старца в жизни и памяти окружавших. Впрочем, один его московский почитатель точно сказал: старец был все время глубоко одиноким.
И вот еще одна характерная особенность книги. Все множество мемуаристов, представленных на страницах тома, познакомились с батюшкой во второй половине 1970-х годов (лишь один знал его с 1956 года), а то и вовсе в перестройку, то есть в наши дни. Для них он был музейным экспонатом или же, в лучшем случае, ангелом во плоти (что часто почти одно и тоже). Он прибыл из другого времени, где жизнь шла в измерениях, трудно представимых для современного сознания, где говорили на другом русском языке, где русская земля была иной и небо над землей было насыщено не радиосигналами, а излучениями сердец людей совсем другого покроя, чем мы. И все те люди, его собратья по вере и деланию, погибли в узах и в муках за Христа. Груздев уцелел случайно, потеряв за колючей проволокой зубы и здоровье. Более того, он также умер там, в Вятском концлагере, на лесоповале. Умер для смерти, для нравственной грязи, для мира. В родной город Тутаев (Романов-Борисоглебск) он прибыл с неба, из расстрелянной несломленной Церкви, из бытия неизреченной глубины — в провинциальную распадающуюся, атеизмом клейменную ЭсЭсЭсЭрию. На этой земле уже никого не было вокруг из его наставников, из его учителей и братьев по духу. Все вокруг не говорили, а скорее «ботали» на каком-то диком полублатном наречии, все не жили, а мучались. Никто там о своих мучениях не мог ни сказать правды, ни излить тяготу душевную — посадят, упрячут в психушку. В такой стране Павел Александрович Груздев (1910 или
Чтобы понять его необычное служение, нужно точно осознать, что его личность родилась в советском концлагере, на безвестной Голгофе. Истребительный (а не исправительный, как значилось в официальных титрах) концлагерь перепахал его душу, насытил муками, убил и оживил. Вопреки замыслу палачей и вождей. Там из полуграмотного рабоче-крестьянского мужичка, церковника-полудурка (каким его власти признали еще в 1930-е годы) родился просветитель народа. Уж какой есть, без семинарского образования, с полутора классами церковно-приходской школы за плечами, но настоящий просветитель.
На вопрос одного священника, откуда у него такие благодатные дары, сам о. Павел пояснил: «А я ни при чем, это лагеря». А в другой раз, на схожий вопрос уточнил: «Это все лагеря, если б не лагеря, я был бы просто ничто!» Все, чему благоговейно поражались в нем множество его почитателей на свободе, брало начало на кругах его лагерных страданий. Его чудная привычка ходить зимой босиком также восходила к лагерному событию. Он объяснял, что на лагерной командировке в лесу, во время перекура он постоянно молился. Однажды его за это привязали к березе и оставили так стоять босым на снегу. «Вот с тех пор у меня ноги и не зябнут».
Как ни удивительно, но на страницах этой во многом замечательной книги, посвященной одному из бывших советских узников и исповедников, украсивших своей судьбой церковное предание, почти нет примет замученной страны, страшной эпохи. Вот только разве что промелькнет скороговоркой: «Время было непростое… время господства над Церковью уполномоченных. И если не было каких-то кровавых и тяжких гонений, то во всяком случае были довольно сильные и постоянные притеснения». Да и те только «со стороны местных властей». А речь-то идет о начале 1980-х, когда в лагерях томились не только нецерковные правдолюбцы, но и православные христиане, когда в горах на Кавказе с помощью вертолетов вылавливали ушедших от мира монахов.
Конечно, для о. Павла Груздева и тогда время невыносимых страданий не миновало, не кануло в прошлое, а продолжалось и ежемгновенно преодолевалось вышним милосердием. Но милосердие это нисходило в поток земной истории по молитвам таких, как он, исповедников, по делам их. Для архимандрита Павла всякая власть была от Бога, но судил он о ней по тому, давала ли та жить трудовому народу или топила его в крови. Лучшим же днем в своей жизни он считал тот день в вятском концлагере, когда ему удалось накормить своим пайковым хлебом умиравшую украинскую девушку.
Уже в оформлении книги видна забота издателей о том, чтобы благоговейную память о священнике донести до читателей в достойном внешнем обрамлении. Этой заботой также продиктовано и решение включить в том его неотредактированные дневниковые записи. Как известно, впрочем, не все благие наши намерения ведут в рай. Тем более, когда касаются предметов высоких. Кажется, все делаем как должно, а на выходе получаем результат неожиданный. Особенно часто нас подводят наилучшие намерения, не подкрепленные кропотливым трудом и профессионализмом. Думаю, что неожиданный для издателей эффект получается, когда попадается, например, такой документ, как «Допрос ставленнику». Это вопросы и ответы, на которые отвечает кандидат в получении священного сана. Итак, в марте 1958-го Груздев П. А. показал, что родился в 1911 году, в семье рабочего, препятствий к священнослужению не имеет, а затем читаем буквально следующее: «Женат первым браком на девице целибат». И никаких объяснений! Понимай, как знаешь.
Но затем, погружаясь в раздел воспоминаний и, особенно, в запись устных рассказов о. Павла, ловишь себя на том, что и в этой несуразности, возникшей от недосмотра составителей, есть какая-то закономерность и правда. Когда литература заводит речь о подвижниках и страстотерпцах, часто между предметом разговора и рассказчиком возникает диссонанс, разрыв в восприятии, как бы пелена глухоты покрывает порой страницы книги. Но глухота эта поучительна и в каком-то смысле неизбежна; увидеть ее, изучить со стороны полезно внимательному читателю. Как необходимо всегда помнить о своей дебелости и мертвенности, о том, что к высокому смыслу, струящемуся за внешней видимостью, подступить можно лишь со смирением и трезвением.
Архимандрит Павел пришел в нашу грешную эпоху, получившую название эпохи «после-смерти-Сталина», из того невероятного мира, мира серьезных, искренних людей и непоказных дел, где левая рука не знала, что делает правая. Свое посланничество в ней он не забывал ни на секунду (хотя окружавшие его этого могли не видеть). Так что когда в 1993 году, уже больным и престарелым, он встретился с главой российской Церкви, то кратко отрапортовал ему: «Ваше Святейшество, перед вами дряхлый старик, 11 лет был на Соловках в командировке за православную веру». Собственно о командировке «за православную веру» длиной во всю долгую жизнь старца и рассказывается в книге, выпущенной «Отчим домом». Только не все там читается буквально, а, как и положено в книгах про блаженных, надо читать и между строк, и над ними. В воздухе родины, который раскрывает свои тайны при чтении этого удивительного тома.